Да исправится молитва твоя!

Был день и была служба. Церковь праздновала память Серафима Саровского. Яркие столбы солнечного морозного света пронизали все пространство Успенского храма. В плотных лентах световых колодцев стояла пестрая толпа прихожан: Горячеводские казаки, казачки в непременных белых фартуках, чинные старики, богомольные старухи, дети. Торжественную тишину богослужения наполнял теплый, удивительной красоты баритон настоятеля. Он выплывал из алтаря и здесь, под куполом, сливался с высоким тенором второго священника, отца Прокопия. Хор под управлением монаха Бештаугорского  монастыря Саввы вторил канонарху и сплетался в единую гармонию с голосами священников.

Священник Петр, в миру Петр Алексеевич Курлеев, снял свою камилавку и склонился над Святыми дарами. Фиолетовый головной убор настоятеля свалился с аналоя и через Царские врата отрубленной головой стремительно выкатился в толпу. Храм оцепенел. Казалось даже малые дети уразумели тайный смысл этого зловещего знака. «Батюшка!» - разом выдохнул онемевший храм…

- Это случилось 15-го, а 16 января  папу арестовали, - рассказывает его дочь Софья Петровна Курлеева. Тогда, в 1930-м совсем еще юная, пятнадцатилетняя девчушка, она прислуживала в Успенском храме. Сегодня ей под восемьдесят. Позади трудная жизнь, полная болезней, скорбей и незаслуженных обид. Но как ни тяжела она, все же это великий дар Божий, - считает Софья Петровна.

Слушать ее - одно удовольствие. Ее  роскошный русский язык напоен ароматами средней Волги, украшен цитатами из Достоевского и Священного Писания. Такая удача выпадает нечасто. Софья Петровна не только свидетель. Но и непосредственный участник событий тех далеких тридцатых. Та боль не стала для нее историческим прошлым.

- Я ношу ее в себе, живу с ней. Мне все кажется, будто это случилось вчера. Боль моя не стареет, она составляет содержание всей моей нынешней жизни, - говорит Софья Петровна.- Была большая дружная семья, да вот уж никого не осталось.

Ушел на войну брат Николай, да так и пропал  без вести. Умом-то я понимаю, что ждать уже бессмысленно, но среди умерших его не числю. По-прежнему  ставлю свечу за здравие. Когда умирала Машенька, так нежно мы называли в семье нашу маму, я позвала священника. Совсем уже немощная, она приподнялась на кровати, истово перекрестилась, как-то выпрямилась вся и так произнесла «Верую», что усомниться в искренности ее клятвы было невозможно.

Мария Владимировна действительно была глубоко верующим человеком, что помогло ей после расстрела мужа поднять четверых детей.

Петр Алексеевич Курлеев, уроженец Саратовской губернии. Появился на свет в 1892 году. Его отец занимался сплавом леса, имел хоть и небольшое, но свое дело. С детства приучал сына к купеческому ремеслу, но единственной привязанностью юноши стала церковь. Окончив реальное училище в городе Вольске, где проживала его семья, Петруша не задумывается о выборе дальнейшего пути. Его мечта – духовная карьера. Но отец, зная, что болен раком, лелеет надежду передать свое дело сыну. Лишь на смертном одре он благословляет Петрушу. Под духовным наставничеством протоиерея Василия из Вольского собора Петя поступает в семинарию и заканчивает ее с наградой первым учеником.

Прекрасная память, великолепная дикция, красивого тембра голоса, безупречная грамотность, редкое чувство русского языка обращают на себя внимание высшего духовенства. Владыка Досифей настаивает на постриге в монахи, предрекая совсем еще молодому человеку высокую духовную карьеру. Но Петр Алексеевич поступает иначе. Он женится на Марии Владимировне и переезжает в Саратов в окружение владыки Палладия. Прослужив здесь непродолжительное время, он получает назначение в кафедральный собор города Перми.

Тут бы, кажется, и начаться земной карьере талантливого молодого клирика, но Господу было угодно повести его иными путями. Грянул 1917-й. Все духовные ценности подверглись ревизии вселенского хама. Святыни осквернили, каноны порушили, основы потрясли. Оставаясь преданным заветам патриарха Тихона, ориентируясь на духовные примеры новомучеников,  священник Петр и в среде клириков оставался непонятым. Большинство из них приняло обновленчество, что еще больше угнетало и бередило душевные раны отца Петра. Обладая даром оратора, проповедника, он не только не скрывал, но, напротив, всенародно обличал позор отступников, заблуждения и слабость клира, растерянность мирян. Чужой среди своих, отец Петр был примером мужества, нравственной чистоты и духовного величия.

Колесо истории продолжало давить все, что попадалось на его пути. Кафедральный собор в Перми разграбили, иконы осквернили, а молодого священника назначили в глухой сельский приход села Чаадаевка. Понимая, что это всего лишь первая ступень на лестнице физического уничтожения неугодного клирика, отец Петр решает предупредить родственников о возможном аресте и отправляется в Баку.  Там он оставляет старшую дочь и сына. Жена с младшими детьми ждет его в Чаадаевке. По пути из Баку останавливается в Минводах и обращается к архиерею за помощью. Его благословляют на несколько пробных служб в Горячеводский Успенский храм. Проба обернулась триумфом. Церковный совет, опасаясь за отъезд батюшки, умоляет его остаться, а за семьей в Пермскую область посылает двух казачек. С 1922 года семья собирается в Пятигорске, но прежде родителям дано было испытать боль утраты. До переезда в пермских лесах умирает девочка, а в Баку от менингита – сын.

- Папа был безутешен, -  вспоминает Софья Петровна. – Его боль, была настолько сильна, что он оставил дом и двое суток поверял свое горе Господу, лесу и горе Бештау.

В Горячеводске отец Петр прослужил 8 лет. Всеми признанный, любимый и почитаемый , батюшка жил очень скромно. Снимал дом у казаков, обставив его весьма заурядной колченогой мебелью. Подвижнически нес службы. Церковь стала тесна от прихожан, потому что на проповеди к отцу Петру стремились попасть верующие из других приходов. Пятигорские священники шутили: «Ты, батюшка. Всю паству от нас отвадил». Но в этой шутке была большая доля истины. Не думая о собственном благополучии, не заботясь об отдыхе, отец Петр служил как для своих прихожан, так и отдельно для пятигорчан. А уж на службе всегда царил праздник.

- За всю свою жизнь я не слышала лучшего исполнения «Разбойника благочестивого», - утверждает Софья Петровна. – Кто бы не пел его сейчас, я физически слышу голос папы и отца Прокопия. Царствие ему небесное! Во время войны отец Прокопий умер от голода. Да и мы с мамой чуть было не погибли. Помню, как я завидовала нищим на паперти – им подают, вот бы и нам подали. Хоть бы корочку хлеба. Ведь папу расстреляли в возрасте 37 лет, а нас никуда не брали на работу, отовсюду гнали. Помню с какой злобой закричал на меня один из обновленческих священников: «Убирайся вон контрреволюционный змееныш!» Это мне то, шестнадцатилетней девушке-заморышу…

Даже страшные военные годы не идут в сравнение с тем, что мы пережили в связи с арестом и гибелью папы. Когда его арестовали, мы переехали поближе к тюрьме, на Кабардинку. Жили как на иголках. Каждый день приносил вести одна страшней другой. Папе удалось передать записку о расстреле священника Василия Бартоловича из станицы Марьинской. На руках у бедной вдовы осталось семеро маленьких детей. Узнав о расстреле, жена Бартоловича впала в беспамятство. Шок продолжался несколько суток. Мама принесла несчастную к нам в дом и выхаживала как могла. А в тюрьму по просьбе папы она передала епитрахиль. Заключенные священники отслужили по убиенному полное погребение в стенах тюремной камеры.

Однажды я вышла погулять с годовалым братиком на руках. Начиналась весна, приближалась Пасха. Вдруг вижу со стороны тюрьмы идет конвой, ведут заключенных. Тогда еще не возили в черных «воронках», а выстраивали шеренгами и обнажив штыки, окружали арестантов живой цепью охранников и сторожевыми собаками. Заключенным положено было смотреть вверх, в небо. Походка становилась неуверенной, а фигура шаткой и неправдоподобной. Любой контакт с прохожими карался штыком или пулей. Папа шел в первой шеренге. Справа – ессентукский священник Иоанн Кормилин, слева – Горячеводский казак Степанцов и отец Венедикт Городецкий из Иноземцево. Я знала всех четверых. на голове отца – суконная арестантская панама. Не знаю, кому из знакомых я передала ребенка, не помню, как оказалась у конвоя, как истошно закричала «папа!» Отец только вздрогнул, как от резкого удара, но не посмел опустить глаза, и потом, всякий раз, когда он слышал мой крик, он вздрагивал в нервном ознобе. Несколько раз меня отгонял от  конвоя молоденький солдат и удерживал штыком у стены дома,  но я упорно цеплялась за уходящих и всякий раз догоняла строй.

Теперь я понимаю, какую пытку устроила своему отцу, но тогда я не сумела совладать со своими чувствами.  Так я пробежала всю Теплосерную и нынешнюю Сакко и Ванцетти и очутилась у ворот НКВД, которые захлопнулись прямо перед моим носом. Я умоляла конвойных позволить мне только получить его благословление, ведь завтра его расстреляют.

- Что ты болтаешь,- прикрикнул на меня охранник, - придешь завтра и получишь свидание.

Но я-то знала, что завтра уже не будет, что папы не будет… Мое отчаяние было беспредельно, а муки настолько велики, что, выкричавшись, я упала без чувств прямо у кованых ворот. Их железный тюремный лязг помню и поныне. Меня подобрали и увезли домой. Врач Майер, приехавший по просьбе мамы, осмотрев меня, сказал: « Все видел, но чтобы ребенок так жестоко расплачивался за дела взрослых… Не жилец она, матушка, сердце надорвано». Увидев мамино замешательство, добавил: «Об оплате не беспокойтесь , в вашем то положении, как можно. Я еще Бога боюсь!»

Светлый был человек. Да только он ошибся, всех пережила, как видите. Я и сегодня с огромным усилием переступаю порог пятигорского продовольственного магазина «Центральный» и особенно кондитерского, расположенного рядом. Все мне кажется, что услышу голос папы из подвалов бывшего НКВД. Ведь именно здесь стояли те зловещие ворота из кованого железа, которые определили границу жизни и смерти моего отца. Папу действительно расстреляли на следующий день. Я узнала это значительно позже, когда , уже взрослым человеком, приехав из Баку, настояла на справке. Меня долго расспрашивал работник все того же ведомства, все в том же здании, я упорствовала: дочь имеет право знать о судьбе отца. Здесь умерла моя последняя надежда.

Современные клирики Успенского прихода, бывая на требах в богомольных семьях, обратили внимание на фотографию священника, бережно хранимую в домашних альбомах. Семейное придание гласит, что человек на снимке был некогда Горячеводским батюшкой. Многие даже имени его не знают. Не знают ни о его жизни, ни о его мученическом подвиге. Не знают и о том, что фотографию эту размножили под большим секретом уже после расстрела и распространили среди прихожан, а заупокойную службу отслужил по убиенному в Успенском храме при закрытых дверях архиепископ Мефодий. Тот самый, который примет эстафету настоятеля храма, а затем и повторит путь на Голгофу с разницей в семь лет.

Отец Петр Курлеев не только при жизни, но и после смерти не оставляет своих духовных чад, молит Бога о нас, недостойных: «Да исправится молитва твоя, яко кадило пред Тобою!» - умолял он Господа при жизни. «Да исправится молитва, твоя, отче. Заступись за нас перед Господом», молим мы его после смерти.

  

священник Курлеев Петр Алексеевич

Иерей Курлеев Петр Алексеевич с супругой. Свадебное фото, 1914г.

Пятигорск, ст.Горячеводская, 1928-29гг. Иерей Курлеев Петр Алексееевич (слева с крестом)